Норвегия, Нобелевская. Трилогия, средневековая Норвегии. История дочери богатого помещика, которая пошла против норм патриархального общества.

Многие сказки заканчиваются свадьбой, а дальше герои якобы "жили долго и счастливо, и умерли в один день". В жизни часто бывает совсем не так, не так и в трилогии Сигрид Унсет "Кристин, дочь Лавранса"... Свадьбой заканчивается первая книга - о юности Кристин, а две следующие - о том, что было после. И о том, как "люди, любившие друг друга жаркой страстью, кончают тем, что уподобляются двум змеям, которые жалят друг друга в хвост". А ведь отец предупреждал... "Подумала ли ты, какого мужа ты получишь, выходя за человека, который взял себе в любовницы чужую жену, а теперь хочет взять в жены невесту другого?.." - спрашивал он Кристин. Вроде бы, и подумала, вроде, и знала всё про своего возлюбленного, и даже поклялась никогда не жалеть. И всё же, всё же... Бороться за свою любовь Кристин и Эрленд могли, со страстью и упорством. А вот спокойно и радостно жить вместе - это у них не получалось. "Настоящую, глубокую, сердечную радость он знавал с ней только в те дни, когда вводил ее в грех… А он-то думал с такой уверенностью: в тот день, когда возьмет за себя Кристин, чтобы обладать ею перед Богом и людьми, все дурное будет навсегда вычеркнуто из его жизни, – он даже забудет о том, что оно когда-то было…" Внезапно, семейная жизнь оказалась вовсе не вечным праздником. "Да. Да. Да. Это правда, что она непрестанно вспоминает каждую рану, которую он нанес ей, – хотя и знала всегда, что он никогда не причинял ей боли как взрослый человек, желающий другому зла, но как ребенок, играя, бьет своего товарища по игре. Она оберегала воспоминание о каждом его оскорблении, как оберегают гноящуюся рану. А всякое унижение, которое он навлекал на себя, следуя каждой своей прихоти, поражало ее, словно удар бичом по телу, и наносило ей сочащуюся кровью рану. Нельзя сказать, чтобы она сознательно и умышленно копила обиду против мужа, – она знала, что не мелочна, но становится мелочной, когда дело касается Эрленда. Если в том участвовал Эрленд, она не могла ничего забыть, – и каждая малейшая царапина в ее душе начинала болеть, и кровоточить, и нарывать, и жечь как огнем, если это он причинил ее." Однако, когда спустя много лет Эрленд попадает в большую беду (по собственному легкомыслию, впрочем), Кристин не отступается от мужа, она готова на всё ради его спасения. А чувства вспыхивают с новой силой. "Теперь опять все было как в пору юности, когда она ради Эрленда противопоставила свою волю всему и всем. Теперь опять ее жизнь стала одним-единственным ожиданием – от свидания до свидания – того часа, когда ей можно было видеть мужа, сидеть рядом с ним на кровати в камере башни королевской усадьбы, беседовать с ним спокойно и ровно… пока, случалось, они останутся одни на кратчайший миг и крепко прижмутся друг к другу в жарком, бесконечном поцелуе и в бурном объятии." Только в экстремальных условиях их любовь проявляется в полной мере. Повседневная же жизнь превращается в череду обид и недоразумений. И не только старые обиды тревожат Кристин, но и насущные житейские задачи, о которых Эрленд мало беспокоится: как обеспечить благополучие семьи и наследство многочисленным сыновьям. Эрленд непрактичен совершенно, что уж там, попросту легкомысленен и безалаберен, Кристин же хозяйственна и благоразумна - во всём, кроме своей любви к нему. "Свою невинную, бережно лелеемую юность она отдала на растерзание опустошительной плотской страсти и с тех пор жила в страхе, в страхе и в страхе, навеки лишившем ее свободы с той минуты, как она впервые стала матерью. В ранней юности пленилась она мирской суетой, и чем больше запутывалась и билась она в мирских сетях, тем сильнее и крепче привязывала ее эта суета сует. Силясь защитить своих сыновей, она простирала над ними трепещущие крылья, опутанные оковами земных печалей. Она тщилась утаить от всех свой непрестанный страх, неодолимую слабость своей души, она ходила, гордо выпрямившись, со спокойным лицом и молча боролась за то, чтобы всеми доступными ей средствами оберечь счастье своих сыновей…" "Однако Эрленд никогда не требовал этого от нее. Он взял ее в жены не для того, чтобы обречь ее на труд и заботы. Он взял ее в жены, чтобы она спала в его объятиях. А потом в урочный час на свет появлялось новое дитя и требовало места в ее объятиях, у ее груди, доли в ее тревогах…" "Бог свидетель, она всегда желала считаться простой, обыкновенной женщиной и предпочла бы не входить ни во что, кроме воспитания детей и домашнего хозяйства. Но ей всякий раз приходилось брать на себя такие заботы, какие она сама считала неженским делом, и Эрленд без колебания позволял ей взваливать их на ее плечи." Но ведь кто-то должен это делать? Хоть кто-то в семье должен быть практичен и думать о хлебе насущном и о будущем детей? Вот так и билась Кристин "в мирских сетях"... Очень чувствуется в книгах глубоко религиозное мировоззрение Сигрид Унсет. Может, даже слишком религиозное на мой атеистический вкус :), но, поскольку повествует она о людях средневековья, оно вписывается вполне органично. Можно сказать, что эти книги о несовершенстве земной любви в противовес совершенству любви небесной. Не зря Кристин в конце жизни уходит в монастырь - это и вправду было частым явлением по тем временам, и служит раскрытию авторского замысла. Показателен в этом плане диалог между Кристин и Гюннюльфом, братом ее мужа (и чуть ли ни единственным приличным человеком среди всей его семейки): "– Когда Адам и жена его поступили наперекор Божьей воле, они ощутили во плоти своей силу, поступавшую наперекор их воле. Бог создал их, мужчину и женщину, молодых и прекрасных, чтобы они жили в супружестве и производили наследников, сопричастных дарам доброты его – красе райского сада, плоду древа жизни и вечному блаженству. Им не нужно было стыдиться своего естества, ибо, доколе они были послушны Богу, все их тело и все их члены были во власти их воли, подобно тому, как руки и ноги. Залившись кроваво-багровым румянцем, Кристин сжала руки крестом на груди. Священник наклонился к ней; она ощущала взгляд его сильных желтых глаз на своем опущенном лице. – Ева похитила то, что принадлежало Богу, а муж ее принял, когда она дала ему то, что по праву было собственностью их Отца и Создателя. Отныне они захотели быть равными Богу, и тогда они заметили, что стали прежде всего равны ему вот в чем: как они предали его власть в большом мире, так была предана их власть над малым миром – над плотью, обиталищем души. Как они изменили своему Господу Богу, так отныне их тело стало изменять госпоже своей, душе. Тогда эти тела показались им столь безобразными и ненавистными, что они сделали себе одежды, чтобы спрятать их. Сначала только короткие штаны из фиговой листвы. Но по мере того как они постигали сущность своего плотского естества, они стали натягивать одежду на грудь, против сердца; и на спину, не желавшую сгибаться. И так продолжалось до этих последних времен, когда мужи одеваются в сталь до кончиков пальцев и утаивают лицо свое под забралом шлема – столь сильно выросли вражда и предательство в мире. – Помоги мне, Гюннюльф, – просила Кристин. Она побледнела до самых губ. – Я… я не знаю, в чем моя воля… – Так скажи: «Да будет воля твоя», – ответил священник тихо. – А Божья воля в том, – ты знаешь, – чтобы сердце твое открылось его любви. Ты должна вновь полюбить его всеми силами души… Кристин внезапно повернулась к деверю: – Ты не знаешь, как я любила Эрленда. А детей! – Сестра моя, всякая иная любовь – не более как отражение небес в лужах на грязной дороге. Если ты туда погрузишься, ты испачкаешься. Но если ты всегда будешь помнить, что это лишь отражение света из иного мира, то будешь радоваться его красе и не станешь разрушать ее, поднимая ту муть, что на дне… – Да. Но ты ведь священник, Гюннюльф… Ты обещал самому Богу, что станешь избегать этих… трудностей… – И ты тоже, Кристин, когда ты обещала оставить дьявола и его деяния. Дело сатаны – это то, что начинается сладким наслаждением, а кончается тем, что два человека становятся подобны змее и жабе, жалящим друг друга. Это познала Ева, – она хотела дать своему мужу и потомкам то, чем Бог владел, а не принесла им ничего, кроме изгнания, и кровавой вины, и смерти, которая вошла в мир, когда брат убил брата на том первом крошечном поле, где терн и репейник росли на кучах камней вокруг маленьких расчищенных делянок…" Нет, всё же монастырь вполне закономерно стал последним этапом ее жизненного пути. Хотя порой, читая, я думала, а не лучше ли было бы для нее уйти в монастырь еще в юности? Пожалуй, Кристин справилась бы и с ролью настоятельницы, может, даже нашла бы себя. Но это была бы совсем другая история... Посты Ольги Майоровой о книгах трилогии: "Венец": https://fem-books.livejournal.com/1748516.html "Хозяйка": https://fem-books.livejournal.com/1770464.html "Крест": https://fem-books.livejournal.com/1778017.html